Правда, если уж совсем откровенно, местами попадались места, где лыжня не проваливалась. Жаль только, что таких мест было мало.

Одним словом, устье Бирюсы встретило меня уже глубокой ночью, уставшего как собака.

Здесь идти стало проще: надутый ветром снег, с небольшими застругами был тверд. Обрадованный, зашагал я по скованному панцирем Енисею. Однако я настолько крепко устал, что шел вроде как в полусне.

И вдруг!

Обе ноги проваливаются куда-то вниз, не находя опоры, лыжные ботинки быстро заполняются ледяной водой. Мокрые, холодные тиски охватывают все выше: колени, живот, грудь...

Все! Конец! Полынья!

Сознание скоренько нарисовало картину, как уставшего Мартюшенко закручивает стремительное течение (тогда водохранилище еще не заполнялось, и течение в Енисее было шибко бойким) и заталкивает под метровый лёд...

“... выплыву, пожалуй, не раньше чем в середине лета и не ближе, чем в Ледовитом океане”.

Сказывают, в последний момент человек вспоминает всю жизнь, до мельчайших подробностей. Но, вероятно, у меня был еще не вечер, не последний звоночек, так как ничего путного из своей жизни я не вспомнил. Просто в голове злость, страх, едва не ужас, и единственная мысль: “Развернуться! Быстрее развернуться. Развернуться и выбраться на лёд. Быстрее, быстрее!”

Ночь. Темно. Серая лента Енисея в окружении черной тайги на крутых берегах, промытая течением полынья, барахтающийся в ней спелеотурист.

Я погрузился уже до подбородка, и все еще соображал, как повернуть и выбраться на скользкий лёд.