Склон настолько крут, что на нем совсем нет леса, только низенькая чахлая трава, да далеко внизу, чуть заметной отсюда тонкой блестящей змейкой, извивается речка.

Нам с Киряковым досталась самая ленивая лошадь. С самого начала, едва на нее взгромоздили пару хороших вьюков, она самоотверженно прошагала метров сто и, чуть тропа пошла в гору, спокойно улеглась на траву обочь протоптанной дорожки. И не смотря на наши уговоры, просьбы, обещания, что дальше будет полегче, понукания и даже удары прутиком, откровенно не желала идти. По ровному, – пожалуйста, а в гору – ни-ни! Она с философским спокойствием смотрела на суетящегося Кирякова и равнодушно жевала траву, до которой могла дотянуться лежа. Казалось, ее большие глаза говорили: “Ну что вы кипятитесь, ругаетесь? Ложитесь рядом, отдыхайте. Здесь прекрасно, а жизнь так коротка, что...”

Но тут подбежал погонщик и поговорил с ней на другом языке. Причем, безмозглая скотина и женщина, которая... ну, легкого поведения, были самыми безобидными оскорблениями.

Должно быть лошадь прекрасно понимала содержание его речи, ибо только он начал говорить, в ее глазах появилось вначале беспокойство, потом – тоска. Она, как мне показалось, кряхтя и втихомолку поругиваясь, поднялась с земли. А когда погонщик еще и помог ей, крепко пнув сапогом в отвислое брюхо, она довольно прилично пошла даже в гору. Правда, пыла ее хватило ненадолго, и, едва погонщик ушел вперед, лошадь резко сбавила темп, и мы вскоре потеряли караван из виду.

Я веду лошадь под узцы, она успевает срывать на ходу растущую вдоль тропы траву, Киряков на особо крутых подъемах, упираясь в лошадиную “корму”, помогает животному. Тропинка узка настолько, что левый тюк цепляет за скалу, правый – покачивается над обрывом. Отсюда до речки внизу, на дне узкой безлесой долины, пожалуй, с полкилометра по прямой. Не дай бог, потерять равновесие – поди, до самого ручья и будешь кувыркаться.